Фестиваль Concordia – музыка без границ

В Казани завершился XIII Международный фестиваль современной музыки имени Софии Губайдулиной Concordia. Финальные аккорды уникального форума услышал культурный обозреватель «Казанского репортёра».

В Международном фестивале современной музыки имени Софии Губайдулиной Concordia поражает всё – от программы до исполнителей. Словно и нет тех пресловутых железных занавесов, которые так усиленно опускает между нами ряд стран Евросоюза и Америки. Шесть вечеров наряду с российскими музыкантами на сцену выходили лучшие представители зарубежья – испанец Сесар Альварес, армянин Карен Дургарян, китаец Кристофер Чен, итальянец Алессандро Кадарио и американец Энджел Вонг. Пока в Госдуме обсуждают «отдельные течения современной западной музыки, которые можно прекратить транслировать в нашей стране», казанские меломаны услышали девять различных по стилям, жанрам и направлениям премьер композиторов мира – татарстанца Миляуши Хайруллиной, испанца Рохелио Гроба, итальянцев Луиджи Боккерини и Лучано Берио, немца Бернда Алоиса Циммермана, американца Сэмюэла Барбера и россиян Дмитрия Шостаковича и Александра Радвиловича.

Впрочем, иного нельзя даже и помыслить с нашим Государственным академическим симфоническим оркестром Татарстана, находящимся под началом художественного руководителя и главного дирижёра Александра Сладковского.

– Коллектив находится в постоянном развитии – с каждым своим приездом я замечаю это. Бесспорно, это выдающийся оркестр мирового уровня, и для меня всегда огромное удовольствие творить вместе с его музыкантами, – признался главный приглашённый дирижёр миланского оркестра I Pomeriggi Musicali Алессандро Кадарио, вставший в заключительный день фестиваля за дирижёрский пульт Государственного академического симфонического оркестра Татарстана. – У меня сложилось ощущение, что мы смотрим на вещи одинаково. И когда я приезжаю в Казань, то чувствую себя как дома.

«Ночной отдых в Мадриде», открывший программу вечера, изначально был написан в 1780 году Луиджи Боккерини для струнных инструментов. Потом появились его варианты для гитары и струнного квартета, для фортепиано и струнного квартета и для струнного квинтета с двумя альтами вместо двух скрипок. Но композитор опасался публиковать ноты, считая, что его замысел не поймут за пределами Испании. Поэтому впервые ноты этого произведения были напечатаны лишь в 1921 году.

Оно и впрямь не соответствует ни одному известному стандарту барочной камерной музыки, поскольку это программное сочинение и воссоздаёт яркую картину уличной жизни восемнадцатого века. Впрочем, по поводу программы тоже идут споры: испанец Жауме Тортелла считает, что здесь слышна звукопись городских церковных колоколов, популярных танцев, песнопений нищих слепцов и ночного дозора, а голландец Дик ван Гастерен считает, что произведение следует интерпретировать прежде всего символически и находит в нём бесчисленные отсылки к политике, религии, изобразительному искусству, театру и философии любви.

В 1975 году Лучано Берио по заказу оркестра Teatro alla Scala наложил четыре версии последней части квинтета Луиджи Боккерини друг на друга и усилил звучание уличной музыки до роскошной мелодии процессии. Слегка шутливый характер этого прочтения вдохновенной, элегантной и милой музыки яркого представителя эпохи классицизма и рококо в премьерном исполнении Государственного академического симфонического оркестра Татарстана сотворил из произведения двух итальянцев настоящее современное постмодернистское чудо.

Как безусловным чудом прозвучали и пять этюдов-картин Сергея Рахманинова в оркестровке итальянского композитора Отторио Респиги. Желая снять вариативность интерпретации своих произведений, Сергей Рахманинов написал оркестровщику: «Я хотел бы посвятить Вас в программу этих “Этюдов”. Первый этюд (a-moll) – это море и чайки. Второй этюд (a-moll) – вдохновлён образами Красной Шапочки и Волка. Третий этюд (Es-dur) – это ярмарочная сцена. Четвёртый этюд (D-dur) – того же характера, напоминающий восточный марш. Пятый этюд (c-moll) – похоронный марш». Смятенные, взволнованные, тревожно-суровые тона, в которые окрашены эти этюды, обрели в оркестровом звучании полноту, объём и экспрессивную мощь.

И, вне всякого сомнения, Алессандро Кадарио превратил эти этюды-картины в важные высказывания на темы современности, вопрошающие о судьбах планеты. Трагическая символика Сергея Рахманинова растворена в его прочтении в светлых предчувствиях будущности России. Всё здесь звучит пророчески, почти по-гоголевски: «Чудным звоном заливается колокольчик; гремит и становится ветром разорванный в куски воздух; летит мимо всё, что ни есть на земли, и, косясь, постораниваются и дают ей дорогу другие народы и государства».

– Мне сложно представить свою жизнь без русской музыки. И я хочу соединять, а не разъединять людей, – сказал Алессандро Кадарио.

Центральным персонажем заключительного концерта XIII Международного фестиваля современной музыки имени Софии Губайдулиной Concordia стал Даниил Коган. И в прямом, и в переносном смыслах. Концерт для скрипки с оркестром № 2 си минор Белы Бартока Даниил Коган сыграл между «Ночным отдыхом в Мадриде» и этюдами-картинами. А что касается переносного смысла, то в родословном древе музыканта значатся и скрипач Леонид Коган, и скрипачка Елизавета Гилельс, и пианист Эмиль Гилельс, и скрипачи Павел и Дмитрий Коганы, и пианистка Нина Коган, и кларнетист Юлиан Милкис. Звёздный состав тянет на яркое зодиакальное созвездие.

– Если бы я об этом задумывался, то всё это, наверное, мешало бы, но я не понимаю, как можно сравнивать нас всех, – уточнил Даниил Юлианович. – Нет, я из семьи, поэтому я стал скрипачом, в этом есть своя правда. Но при этом творческая профессия настолько не зависящее от нас призвание, что списывать всё только на семью неправильно. Это не ремесло, я не провожу никакой аналогии с моим дедушкой. Я мог бы быть и не скрипачом, а заниматься урбанистикой. Мне нравятся города. Я хотел бы заниматься городской планировкой. Мне гораздо ближе, например, какие-то модели застройки зарубежом. Мне очень нравится Нью-Йорк, потому что система застройки там очень удобна для навигации. А в плане городской метафизики я обожаю Венецию, потому что в ней маленькие улицы, которые не находятся на одном уровне, ты всё время проходишь то по вторым этажам, то по балконам, то спускаешься к воде, и никогда не знаешь точно, где ты находишься.

Второй скрипичный концерт Белы Бартока, законченный в последний день 1938 года, также как и Венеция, предпочитает не следовать правилам, а создавать их. Изначально композитор хотел создать масштабное произведение в форме вариаций, однако всё же написал трёхчастный Концерт. Правда, не совсем обычный. Бела Барток признался: «Я хотел показать Шёнбергу, что можно использовать все двенадцать тонов и при этом оставаться тональным, и что любая из этих повторяющихся последовательностей снабдила бы додекафониста материалом для целой оперы». Быть может, потому это произведение, созданное в первой половине прошлого века, оказалось в программе фестиваля современной музыки.

– А где та грань, которая делит музыку на старую и новую? – размышлял Даниил Юлианович. – Время? То, что написано сотни лет назад, старое? Или какое-то событие? Отмена тональности, например, у Шёнберга. Или отмена музыки у Кейджа. Если за точку отсчёта брать его заявление, что музыка перестаёт быть музыкой, то мне, конечно, ближе всё, что было до этого. А в целом, музыку, начиная от Баха и до Мессиана, я могу не разделить, она очень плавно перетекает. Барток современен. Прежде всего, языком. Язык очень сложный для понимания. Если старый язык более или менее прост и всем сейчас понятен, то новый язык делится на разные ответвления, скажем, некоторая музыка второй половины двадцатого века – Владимира Мартынова, Арво Пярта, Георгса Пелециса или Гии Канчели – в тысячу раз доступнее, чем некоторая музыка первой половины двадцатого века. Второй скрипичный концерт Белы Бартока звучит намного сложнее и современнее, чем многие произведения, которые пишутся сейчас.

Импрессионизм, политональность, атотональность, меторизм – Бела Барток страстно пережил все эти системы. Второй скрипичный концерт позволяет продемонстрировать многие технические и интерпретационные навыки скрипача. И Даниил Коган не пренебрегает этими возможностями. Инструмент в его руках обладает гипнотическим эффектом. В утончённом, лирично-повествовательном стиле, глубокой содержательности исполнения, выдержанности масштаба в кантиленах, которыми скрипач виртуозно владеет, музыка венгерского композитора обретала медитативность и темпоральность мышления, разворачивая перед нами художественную модель времени. Этому, конечно же, способствуют и циклично повторяющиеся в Концерте для скрипки с оркестром № 2 темы и вариации. Но всё равно в воздухе повисает вопрос: это замысел композитора или интерпретация музыканта?

– Что первично? На этот вопрос никогда нет ответа, – не задумываясь говорит Даниил Юлианович. – Всё время идёт круговорот от композитора ко мне, от меня к композитору, от композитора опять ко мне. И так безостановочно. Музыка, если композитор не оставил текста, а композитор практически никогда не оставляет текст, это произведение абстрактное. А это подразумевает интуитивный подход к ней через собственное мироощущение. Соответственно, без меня этой музыки быть не может, так же как её не может быть без композитора. Но как бы я ни старался понять, о чём думал композитор, я не постигну этого. Главная задача в том, чтобы какие-то мои мысли не мешали жить музыке. Она же создана для того, чтобы ожить через руки и сердце исполнителя.

После того, как нацистская Германия захватила Австрию, Бела Барток почувствовал «неминуемую опасность того, что Венгрия сдастся этому режиму воров и убийц». Он задумал эмигрировать, но не решался покинуть Будапешт без своей больной матери. Таковы были обстоятельства, при которых композитор создавал свой последний шедевр. И всё же его Концерт наполнен радостью и светом. Размышляя об этом, мы не могли не коснуться темы эмиграции и выстраивания многочисленных заборов в пространстве мировой культуры.

– Я одновременно и здесь, и заграницей, у меня же двойное гражданство – Канады и России, – пожал плечами Даниил Юлианович. – Понимаете, я не мыслю мир разграниченным. Мир – это целостное сферическое пространство. Для меня нет понятия «заграница». Мир – это музыка. А музыка безгранична. Все крупные мегаполисы звучат для меня как симфонии Чарльза Айвза, в них огромное нагромождение звуков, и всё время надо вычленять в голове какие-то мотивы и паттерны, раздающиеся из разных зон оркестра. А старые города, в особенности итальянские, напоминают мне произведения, сделанные простыми средствами, от Пярта до Шуберта – такие простые и ясные вещи с очень глубоким смыслом.

Публика не желала отпускать Даниила Когана без bis’a. И тогда он, сказав, что после Бартока можно играть только Баха, подарил собравшимся третью часть Третьей скрипичной сонаты великого немца.

– Зачем я выхожу на сцену? Каждый раз за разным, сказал бы я, – Даниил Юлианович помолчал. – Но самый честный ответ музыканта такой. После того, как ты попробовал быть на сцене какое-то время, жить без сцены невозможно. Я выхожу на сцену потому, что не могу без неё существовать.

Теперь XIII Международный фестиваль современной музыки имени Софии Губайдулиной Concordia уже часть истории. Большой и безграничной как сама музыка.

Источник: "Казанский репортер"